Здесь, намечая границы нашего обсуждения, прежде всего нужно подчеркнуть, что автор отнюдь не считает сновидение пророческим откровением, способным раскрыть будущее или неведомое. Углубленное изучение сновидений скорее говорит ему о том, что в осуществлении сновидения, равно как и всякого другого явления душевной жизни, задействованы психические силы индивида. Но тогда сразу же возникает вопрос, показывающий нам, что возможные перспективы пророческих снов установить не так уж легко, что они скорее способны запутать, чем прояснить ситуацию. Этот трудный вопрос звучит следующим образом: неужели человеческому духу и в самом деле не дано заглянуть в будущее хотя бы в известных пределах, если он сам участвует в создании этого будущего? Разве догадка, которую высокопарно называют еще и «интуицией», не играет в человеческой жизни намного более важную роль, чем это полагают иные несведущие критики?

Объективное наблюдение позволяет получить нам здесь своеобразное знание. Если этот вопрос ставится напрямую, то человек, как правило, отвечает на него отрицательно. Однако не будем обращать внимания на слова и мысли, которые выражают вслух. Если же мы обратимся к движениям, позам, поступкам человека, то получим совершенно другой ответ. Хотя мы и отрицаем, что можем заглянуть в будущее, весь наш образ жизни выдает наше желание с уверенностью предсказывать будущие события, предугадывать их. Наши поступки явно указывают на то, что мы — правильно или ошибочно — придерживаемся наших знаний о будущем. Более того! Легко доказать, что мы вообще не могли бы действовать, если бы собственное представление о будущих событиях — которых мы желаем или боимся — не подстегивало бы нас, не направляло, не останавливало и не заставляло их избегать. Мы постоянно ведем себя так, как если бы заранее уже знали будущее, хотя и понимаем, что знать ничего не можем.

Начнем с мелочей жизни. Когда я что-нибудь себе покупаю, я предчувствую приятное, заранее радуюсь, предвкушаю. Зачастую только лишь эта твердая вера в заранее прочувствованную ситуацию с ее приятными или неприятными сторонами может заставить меня действовать или остановиться. То, что при этом я могу заблуждаться, не может мне помешать. Или же я могу остановиться, чтобы, одолеваемый пробудившимися сомнениями, заранее взвесить две возможные в будущем ситуации, не приходя ни к какому решению. Когда я лягу сегодня спать, я не буду знать, что случится завтра утром при пробуждении, — однако я с этим считаюсь.
Но разве я действительно это знаю? Знаю так же, как то, что сейчас стою перед вами и говорю? Нет, это знание совсем другого рода. В моем сознательном мышлении его найти нельзя, но в моих манерах, в моих поступках отчетливо видны его следы. Русский исследователь Павлов сумел показать, что у животных, когда они, например, ожидают определенную пищу, в желудке выделяются соответствующие, необходимые для пищеварения вещества, как будто желудок заранее знал, догадывался, какую еду он получит. Но это означает, что наше тело тоже должно считаться со знанием будущего, если оно хочет соответствовать требованиям реальности, действовать. То есть оно проделывает подготовительную работу, как бы предчувствуя будущее. И в последнем случае это принятие во внимание будущего также не имеет ничего общего с осознанным знанием. Однако обсудим это! Могли бы мы действовать, если бы своим сознанием, своим знанием настоящего должны были охватить будущее? Разве рассуждения, критика, постоянное взвешивание всех за и против не были бы непреодолимым препятствием для того, что, собственно говоря, нам и необходимо, — для действия? Следовательно, наше мнимое знание будущего должно находиться в бессознательном, должно быть недоступно пониманию и сознательной критике. Существует широко распространенное душевное расстройство, которое может проявляться с разной степенью тяжести (мнительность, навязчивое раздумье), где внутренняя потребность действительно заставляет пациента безуспешно искать единственно верный путь для утверждения своего величия, своего чувства личности. Тягостное выяснение своей судьбы в будущем настолько усиливает неуверенность в себе, предчувствия настолько становятся осознанными, что следует ответный удар: невозможность разумом точно познать будущее наполняет пациента неуверенностью в себе и сомнением, и любое его действие нарушается из-за постоянных колебаний. Это противоречие приводит к появлению бреда, мании, где тайная, обычно бессознательная цель будущего выступает на передний план, совершает насилие над реальностью и со злым умыслом склоняет сознание к невозможным допущениям, чтобы защитить больное самосознание от промахов в совместной жизни в обществе........

Добавлено (21.04.2010, 07:14)
---------------------------------------------
В качестве другого примера толкования сновидений я хотел бы воспользоваться взятым из древности сновидением поэта Симонида, которое было описано Цицероном. Я уже обращался к нему раньше («Об учении о сопротивлении»), когда разрабатывал свою теорию сновидений. Однажды ночью, незадолго перед путешествием в Малую Азию, Симониду приснилось, что «один умерший, которого он с почестями похоронил, предостерег его от этого путешествия». После этого сна Симонид прекратил свои сборы и остался дома. Согласно нашему опыту, мы можем предположить, что Симонид боялся этого путешествия. И он воспользовался образом умершего, который якобы был перед ним в долгу, чтобы напугать себя и защитить, испытывая благоговейный трепет перед могилой и предчувствуя страшный конец этого путешествия. По сообщению рассказчика, корабль затонул — событие, которое могло задолго пригрезиться сновидцу по аналогии с другими несчастными случаями. Если бы, впрочем, корабль добрался до цели, кто мог бы помешать суеверным душам утверждать, что он затонул бы, если бы Симонид не прислушался к предостерегающему голосу и отправился на нем? Один известный толкователь Библии, как мне стало известно от нескольких пострадавших от этого пациентов, предостерегал своих клиентов от угрозы самоубийства. Какое дешевое пророчество! Если они покончат с собой, он окажется прав, если останутся жить, то это будет сочтено полезным эффектом его предостережения, и он опять-таки будет прав.
Таким образом, мы видим двоякого рода попытки предвосхищения во сне, решения проблемы, подготовки того, к чему стремится сновидец в определенной ситуации. И он попытается осуществить это теми способами, которые соответствуют его личности, его сущности и характеру. Сновидение может представить свершившейся одну из ожидаемых в будущем ситуаций (сон пациентки со страхом открытых пространств), чтобы в бодрствующем состоянии тайно или явно произвести затем ее аранжировку. Поэт Симонид испытал старое переживание страха смерти, очевидно, для того, чтобы не ехать. Если вы твердо усвоите, что это — переживание сновидца, его собственное представление о власти мертвых, его собственная ситуация, в которой он должен решить, ехать или оставаться, если вы взвесите все возможности, то тогда у вас обязательно возникнет впечатление, что Симонид видел этот сон и среди тысячи других образов выбрал именно этот, чтобы дать себе знак и без всяких колебаний остаться дома. Мы можем, пожалуй, предположить, что наш поэт остался бы дома и без этого сновидения. А наша пациентка со страхом открытых пространств? Почему ей снится небрежность и халатность ее прислуги? Разве здесь не очевидно такое продолжение: «Когда меня там нет, все идет вкривь и вкось, а когда я буду здорова и снова возьму бразды правления в свои руки, тогда уж я им всем покажу, что без меня не обойтись». Поэтому мы можем ожидать, что эта женщина при первом же своем появлении в магазине обнаружит всякого рода упущения и промахи, совершенные персоналом, так как будет смотреть глазами Аргуса, чтобы подтвердить свою идею о собственном превосходстве. Наверняка она будет права — и, стало быть, она предвидела во сне будущее. Таким образом, сновидение, подобно характеру, чувствам, аффекту, нервному симптому, аранжируется конечной целью сновидящего.

http://www.aquarun.ru/psih/son/son3.html